С возвращением Максима Пассара в полк Сиваков с Кривичем решили держать противника в постоянном напряжении. С этой целью снайперы полка весь день находились на наблюдательных пунктах, и оттуда каждый заранее выбирал себе место для будущей огневой позиции.
На Дону немцы обычно находились на более выгодных рубежах, нежели наши войска. Почти все высотки были в их руках. Но вблизи хутора Вилтова полк Сивакова занимал господствующую высотку, а противник — низину. За высоткой стояли высокие, неубранные хлеба. Среди бескрайней пыльной нивы виднелись колья проволочных заграждений, темнели рубцы вражеских траншей.
Ночью степь тускло осветил горячий осколок месяца. Саперы шли готовить в хлебах снайперские позиции. За час до рассвета снайперская команда успела позавтракать, осмотреть оружие, надеть ватники. В окопе придется лежать неподвижно, надо одеваться потеплее. Я посматривал на Пассара — полное спокойствие. Салбиев и Боян — невозмутимы. На лице Лякера какая-то презрительная усмешка.
— Лякер, вы не думайте, что у немцев не найдется стрелка, который сможет потягаться с вами. В последнее время в подготовке к выходу на огневую позицию проявляете небрежность. Вы храбрый, бесстрашный боец, но на поле боя потеряли осторожность. Сегодня отдыхайте, займитесь молодыми стрелками, а вечером поговорим.
По дороге на КП Кривич признался:
— Не хотелось мне при корреспонденте так поступать, но дальнейшее попустительство приведет к непоправимой беде. Лякер прекрасный снайпер, но зазнался. На противника смотрит сквозь пальцы. Как видите, мало вырастить хорошего стрелка, надо его еще и воспитать.
Мне все больше нравился Кривич с его зоркостью и прямотой.
С НП видно, как оживает вражеский передний край. Сырость все-таки гонит фрица из окопа. Нет-нет да и выскочит он из него, встряхнет мгновенно плащ-палатку или одеяло и, как суслик, поспешно скользнет в свою нору.
— Почему молчат наши снайперы, не видят, что ли?
— Видят. Солнце еще не прогрело воздух. Выстрел оставит дымок, выдаст позицию, — ответил Кривич.
Солнце вставало за спиной наших снайперов и помогало им лучше видеть местность. Кроме того, оно ослепляло противника. Вдали за бугром промелькнула какая-то подвода. Между тем солнечные лучи продолжали выманивать из окопов немецких солдат, и тут грянули выстрелы. В бинокль видно, как, взмахнув руками, словно оступившись, валятся на бок гитлеровцы. Пригибаясь, расплескивая из ведер воду, бегут два фашиста к окопам и тут же падают, сраженные пулями. Гитлеровцы начинают показывать чучела, приподнимать над брустверами окопов каски. Видимо, их наблюдатели прозевали выстрелы снайперов и сейчас хотят разными уловками вызвать огонь, чтоб засечь их позиции. Но Пассар с товарищами молчит. Тогда два шестиствольных миномета начинают обстрел местности. К ним подключаются пушки. Наши артиллеристы отвечают. Завязывается огневой бой. До самого вечера он то затихнет, то вспыхивает с новым ожесточением.
Поздно вечером, как после тяжелой работы, возвращается Максим Пассар со своей снайперской командой в землянку.
— Хотели нас провести фрицы. Каски поднимали на тесаках, чучела показывали разные — чудаки! Мы, охотники, обладаем таким чутьем, которое никогда не подводит, точно подсказывает, где живое, а где мертвое, — наливая в кружку кипяток, сказал Максим.
Я засел в землянке за очерк. Название родилось сразу: «Возвращение Максима». Когда приехал из полка в штаб армии, очерк появился в газете. Но заглавие дали другое: «Спеши, месть!»
Вся фронтовая печать стала уделять пристальное внимание снайперскому движению. Каждый меткий выстрел Максима Пассара и его товарищей эхом откликался на страницах газет. Его слава сверхметкого стрелка быстро росла. Я никогда не претендовал на открытие этой звезды. Она и без моего очерка сияла ярко и не могла бесследно исчезнуть. Читать о его боевых успехах мне было радостно. Скромный юноша, доброволец, нанайский охотник из глухой тайги стал героем Донского фронта.
Я думал об этом в кабине попутной машины, вызванный редактором на совещание в Сталинград. Мой корреспондентский блокнот набит материалами. Радостно возвращаться в редакцию не с пустыми руками. Двадцать первая армия форсировала Дон, наступала успешно, расширяя плацдарм. Машина шла по дороге из Фролова на Иловлинскую. Вдруг на шляху появился патруль. Бойцы в зеленых фуражках объявили, что дорога перекрыта. В Сталинград надо добираться окольным путем — через Дубовку. Путь этот проходил по степи. Он был длинным, путаным. Прошу старшего патрульного объяснить причину такого объезда. Ответ удручающий.
— После трехдневных боев гитлеровцы форсировали Дон, захватили Вертячий и Песковатку.
— Они двинулись на Сталинград?
— Этого я не знаю. Дальнейшая обстановка мне неизвестна.
Как же так? Немцы отходят под натиском Двадцать первой армии, а в районе Вертячий — Песковатка форсируют Дон?! И верится и не верится, но дорога закрыта. Хочешь не хочешь, а пускайся в объезд. Больше половины ночи провел в скитании по степным дорогам и приехал в Сталинград измученным.
В редакции встретил вечно бессонного Крикуна:
— Приехали? Хорошо. Отсыпайтесь. Редактора вызвали в Политуправление. Обстановка на фронте успехом не балует. Совещание перенесено на завтра. — И он поспешил в типографию.
Я вошел в знакомую комнату, сдвинул письменные столы и лег спать.
Во второй половине дня меня разбудил Иван Поляков.
— Слушай, ты здесь? Приходил поэт Иван Гончаренко, спрашивал о тебе. Я сказал, что ты в армии. Извини, не знал.