Забухало одинокое зенитное орудие. Трасса красных снарядов прожгла синеву неба, и она задымилась, как полотно. Людские толпы хлынули в придорожный ельник, потом выплеснулись на шоссе и потекли вдаль. Я заметил в ельнике немало пароконных подвод, готовых тронуться в путь. На них лежали раненые пограничники, укрытые шинелями. Одна проворная медсестра подбежала к «эмке»:
— Спирт есть?
— Нет.
— А противогазы?
— Найдутся...
Нырнув в машину, она вытащила из карманчиков четырех противогазных сумок пластмассовые ампулы со спиртом и побежала к раненым.
Пароконные подводы тронулись. Промелькнули окровавленные повязки, бледные лица с лихорадочным блеском глаз. Это были герои первых боев на Западном Буге. О мужестве бойцов в зеленых фуражках ходили легенды. Я уже не раз слышал: «Сражайся с врагом, как пограничник», «Каждой зеленой фуражке я готов отдать честь». А ведь это говорили воины, успевшие побывать в крупном танковом сражении.
Из Гощи в клубах пыли идут к шоссе три КВ. Головной останавливается. Из верхнего люка вылезает капитан и, спрыгнув на обочину, бежит к «эмке». Опять все тот же вопрос:
— Где комдив? — Узнав, что я корреспондент, он советует: — Сматывайся, друг. Немецкие танки подходят. Твоя «эмка» вспыхнет, как факел.
Мимо нас по шоссе проносятся грузовики. Водители выжимают из моторов предельную скорость. Какая-то трехтонка замедляет ход, и Хозе радостно кричит:
— Дождались! Они! Они! Сюда скорей! Поехали!
По дороге на Корец «мессеры» ходят на бреющем и держат нас в таком напряжении, что лишним словом нельзя перекинуться. До самого Новограда-Волынского преследует грохот беспрерывной бомбежки. Только когда «эмка» пошла по лесной дороге на Шепетовку, мы, наконец, свободно вздохнули.
Положив на мое плечо руки, Буртаков сказал:
— Мы все-таки разыскали генерала Фекленко. Обстановка была накаленной. Он смог нам уделить несколько минут. Потом побеседовали с героями боев — танкистами. Девятнадцатый корпус действовал успешно. Ты понимаешь: пыль, жара, жажда, бомбежка, трехсоткилометровый марш — и с ходу в бой. В самый тяжелый — встречный. На каждом направлении противник значительно превосходил наших танкистов в силе, и все же его отбросили на целых тридцать километров. На закате солнца Фекленко подошел к Дубно, но здесь пришлось два дня отбивать непрерывные контратаки. В боях уничтожено свыше ста фашистских танков.
— Эх, если бы удалось взять Дубно и соединиться там с танкистами генерала Рябышева, тогда бы наш контрудар показал свою силу. А сейчас командующий фронтом приказал отвести войска на старую польско-советскую границу, — добавил Филь.
— Есть надежда опереться на старые УРы и задержать противника. — Тут же Буртаков воскликнул: — Воздух!
Но зоркий Хозе, уже заметив опасность, свернул с дороги. «Мессеры» просвистели над кронами дубов, и мы снова тронулись в путь. Тут кто-то вслед засигналил. Мы были удивлены и обрадованы. К нашей «эмке», взмахивая пилоткой, бежал Иван Поляков.
— Куда вы, ребята?
— Как это куда? В Тернополь... возвращаемся в редакцию.
— В какой Тернополь? Вы что, не знаете? Штаб фронта переехал в Проскуров. Редакционный поезд ушел туда.
Оказывается, Поляков успел побывать во Львове и с последним оперативным дежурным покинул здание штаба 6-й армии. Потом под Винниками нагнал части 8-го мехкорпуса и присоединился к 42-му танковому полку.
Сердце мое забилось сильней. С этим полком я участвовал в освободительном походе в Западную Украину. В этой отличной воинской части хорошо знал многих танкистов и во время похода напечатал о них в «Красной Армии» очерк. Вместе с ними на рассвете девятнадцатого сентября 1939 года перешел Збруч и вскоре оказался в Перемышле на берегу Сана. Когда же приехал во Львов, где обосновалась редакция, мой рассказ в кругу товарищей о походе танкового полка заинтересовал писателя Евгения Петрова. Свою обширную корреспонденцию, помещенную в «Правде», он начал словами: «Младший лейтенант Кондратенко рассказывал...» Евгений Петров посоветовал мне написать книгу и ободрил: «Она у вас получится. Я в этом уверен. Вот так как рассказывали, так и пишите». Командир полка майор Галайда со своими танкистами стал героем моей книги «От Збруча до Сана». Я с нетерпением ждал, что же дальше скажет Поляков который снял у меня с пояса флягу с водой и все никак не мог утолить мучившую его жажду. Наконец, завинтив металлическую пробку, он потупился:
— Я видел майора Галайду, разговаривал с батальонным комиссаром Крупниковым. Они передавали тебе привет. Но...
В последнем бою и тот и другой пропали без вести. Так-то, друг... Война безжалостная, беспощадная.
Пропали без вести... Каждое слово — как удар ножа.
Поляков оказался более осведомленным во фронтовой обстановке, чем мы. Его новое сообщение ошеломило нас:
— Львов сдан, Луцк оставлен, в Ровно вступили гитлеровцы. Цепь тяжелых потерь. Как ни горько на душе, но все же есть просвет в тучах: танковое сражение задержало немцев за Горынью на целую неделю. Это же не шутка: такую военную машину затормозить. Скажу вам и такое: нашим войскам, сражавшимся западнее Львова, грозило окружение, но теперь они отошли без потерь.
У меня надежда на старые УРы. Есть возможность остановить противника, — вставил Филь.
— Опытные люди говорят: после консервации их надо еще привести в порядок. В каждом доте — наладить связь, расчистить сектор обстрела, сколотить гарнизон, — вступил в разговор Буртаков.
Мы тут же решили посетить Шепетовский укрепленный район. Враг был близко, а призванные из запаса пулеметные расчеты только начали осваивать технику. Болит сердце: к бою УР не готов.