Низко на иглистых ветках мерцали звезды. Казалось, стоит лишь протянуть руку — и можно сорвать любую из них, даже ту, что горит в тени облаков.
Проснулся от рокота моторов и тяжелой поступи танков. Земля дрожала. Боевые машины выходили на дорогу, строились в походную колонну. Где же мои ночные соседи? Как жаль... Опростоволосился. Разве так поступают настоящие газетчики? Я проклинал свою щепетильность и тот властный голос, который заставил танкистов прервать разговор под сосной. А танковая колонна уже грохотала на опушке. Готовился к походу второй эшелон. Досада мучила меня. Чувствовал вину перед неизвестным Сашкой-танкистом.
— Ты почему такой хмурый? — с удивлением встретил меня у лесной криницы Филь.
— Прощай, первая полоса... Выпустил из рук звезду.
— Ты что, спросонья? Бывает... — вмешался в разговор Буртаков. — Освежись родниковой водицей, и давай к походной кухне поспешим. — Он открыл крышку карманных часов. — Время уходит... Завтрак прозеваем.
Филь, прильнув к роднику, с наслаждением тянул губами прозрачную воду. Он неожиданно выпрямился, выпятил грудь и, приняв важный вид, сказал:
— А ну, ответьте, что именно говорил по поводу походной кухни бравый солдат Швейк? — Филь, в точности подражая капитану Вирону, продолжал: — Ага, голубчики, попались! Забыли? Не помните? Так слушайте: «Главное на войне, — говорил бравый солдат Швейк, — это не отставать от кухни».
Буртаков с прохладцей относился к юмору. Его порой не смешила даже самая остроумная шутка. Он чуть-чуть скривил губы:
— Потеряли еще одну драгоценную минуту. — И недовольно щелкнул крышкой карманных часов.
Только поблагодарили повара за вкусную рисовую кашу и крепкий, искусно заваренный чай, как прозвучал сигнал боевой тревоги. С пеньков слетели котелки, кружки. Экипажи второго эшелона бросились к машинам. Откинулись крышки люков, заработали поворотные механизмы башен, и танковые пушки поплыли над гибкими ветками молодого орешника.
— Что случилось?
— Противник...
— Где?
— Форсирует Горынь. Сбросил парашютный десант...
Прислушиваясь к разговору танкистов, наша корреспондентская бригада все еще не теряла надежды побывать в Ровно. Вот бы на страницах газеты показать оборону крупного города. Заманчиво.
— В Ровно можем попасть только с севера, — авторитетно заявил Филь.
Развернули карту и задумались. Лесисто-болотистое междуречье Горыни и Случа ничего хорошего не сулило. А что, если противник продвинется до Корца? Тогда окольным путём через Олевск и Житомир не скоро вернемся в редакцию. Решили проскочить на передовую и узнать, в чем там дело. А потом действовать по обстановке. Проехав километров пять, услышали частые удары пушек. Вдали над синим морем хвои чуть заметным шариком ртути поднимался все выше и выше немецкий аэростат.
— Стой, Хозе. Дальше ехать не надо, — сказал Филь. — А ты, бригадир, послушай товарищеского совета, — обратился ко мне. — Оставайся с машиной, а мы потопаем на переправу.
— Там где бегом, где по-пластунски придется, а тебя до сих пор одышка после болезни мучит, — заметил Буртаков.
— Давай условимся: сегодня вечером мы должны встретиться на старой стоянке танкистов. Но если обстановка обострится и тебе придется покинуть лесную поляну, выберись на шоссе и у самого поворота на Гощу жди нас до последней возможности.
Я смотрел вслед моим товарищам и жалел, что не мог присоединиться к ним. А в небе уже грозно рокотала девятка бомбардировщиков. В синеве неба вокруг пепельно-желтых «юнкерсов» вспыхивали багровые разрывы. Там, где сверкал огонь зенитных снарядов, появлялись белые кольца дыма, они быстро темнели и превращались на ветру в сизые тучки. Разрывы приблизились к «юнкерсам», но вызвали только досаду — ни одного попадания. Самолеты, не меняя курса, запустили пронзительные свистульки и, спикировав на артиллерийские позиции, безнаказанно ушли на запад. К «эмке» подлетел запыленный мотоцикл. Из коляски выпрыгнул майор:
— Где комдив?
— Нет здесь комдива.
— Как нет? Вы бросьте... Кровью истекаем. Чья машина?
— Редакции фронтовой газеты.
Майор с удивлением посмотрел на номер «эмки». Махнул рукой, и мотоцикл умчался. К «эмке» один за другим стали подлетать мотоциклисты и справляться о комдиве. Мы решили с Хозе свернуть с бойкой дороги, поехать к артиллеристам. Пронеслись вдоль опушки и на краю леска, далеко в глубине хлебного поля, увидели наши танки. Пушки, словно соломинки, выдували красные пузыри, и, когда они лопались, до слуха долетали выстрелы.
В кружке бинокля — дымки, отдельно стоящее дерево, ветряк, трактор. Открытый, не защищенный никакой броней «Коминтерн». Он идет по хлебам навстречу разрывам. Маневрирует под огнем. Переваливает через невысокие бугры. А за ближними кустами командиры орудий взмахивают пилотками, и гаубицы посылают куда-то далеко в дымное поле двадцатикилограммовые «гостинцы», от которых воздух ходит горячими, упругими волнами и протяжно, печально шелестят созревающие хлеба.
— Смотрите, трактор возвращается... И не один! У него на буксире танк, — сказал Хозе.
«Коминтерн» приблизился к леску, обогнул его и, попыхивая дымком, выбрался из хлебов на дорогу. Я взмахнул рукой. Трактор остановился. Я сел рядом с водителем, и мы тронулись в путь. Лицо моего соседа покрывала такая пыль, что никак нельзя было разглядеть, молод он или стар.
— Что с танком?
— Снаряд боднул. Пришлось эвакуировать.
— Впервые?
— Под Луцком три машины вытащил. Было дело и под селом Вербой.