А на следующий день штаб бригады обеспокоен показанием нового пленного ефрейтора:
— Наш сломленный боевой дух подняла радиограмма генерал-фельдмаршала Манштейна. Ее, как молитву, повторяет каждый солдат: «Спешу на выручку. Держитесь! Будьте уверены в успехе».
В штабе танковой бригады узнаю, что в нашу армию влилась дивизия Бирюкова. Читал ли Фасахов очерк о Гуле? Наверное, читал. Но я храню для него газету. И тут же решаю побывать на позициях под высотой с отметкой 121,3, повидаться с Фасаховым и посмотреть, что происходит у нас на левом фланге.
В степи разыгралась пурга. Сквозь ее снежные вихри просеивается едва уловимый лунный свет. Скрипят полозья саней, похрапывают кони, перекликаются голоса. Идут моряки на Манштейна. Дружно, слаженно. Очень спешат. Мороз перевалил за тридцать градусов. Все надели ушанки, но ни один не расстался с бескозыркой, заткнул ее за борт шинели, и на ветру вьются ленты. Моряки останавливают полуторку, просят дать спички.
— Ребята, зачем вам в такую стужу бескозырка?
— Для атаки!
Какой-то шофер тормозит рядом с нашей полуторкой. Пурга сбила его с дороги.
— Как проехать к Черному кургану? — спрашивает.
Начинаю объяснять ему дорогу и вдруг слышу голос Первомайского:
— Видно, черт нас водит в поле и кружит по сторонам... — Он соскакивает с грузовика и, чтобы согреться, начинает прыгать: — Это ты здесь?
— Я, Леня, я!
— Чудеса!.. В такую метель встретиться... Я совершенно закоченел. Погода изменилась, да еще с дороги сбились... Шофер «попутки» кружит по степи, кружит... Как же добраться до Черного кургана — попасть в Самаро-Ульяновскую?
— Завтра вместе доберёмся, а сейчас поедем в двести четырнадцатую, она рядом.
В землянке начподива Валентина Клочко у железной печурки отогревается Первомайский. Бодрит горячий чай. Мало-помалу Леонид Соломонович приходит в себя, закуривает трубку.
За ужином вспоминаем освободительный поход в Западную Украину. Далекий Львов, где мы подружились с Валентином Клочко. И ту неповторимую осень с обломками старого мира и лучами новой жизни. И вот встреча в землянке под высотой с отметкой 122,6.
В дивизии у меня есть и новый друг — Шафик Фасахов. Спрашиваю о нём — и как выстрел в упор: убит. Больно. Как часто приходится слышать это слово. Так и стоит перед глазами самоотверженный, смелый сокол разведки Шафик Фасахов.
Утром Первомайский принимается за работу над стихами. Положив на колени блокнот, задумчиво выводит яркими зелеными чернилами строчку: «Снег летит и летит...» А я направляюсь в блиндаж командира дивизии Николая Ивановича Бирюкова.
— Товарищ генерал, мне, корреспонденту фронтовой газеты, не удалось поговорить с вами под Нижне-Чирской, когда дивизия переправлялась на левый берег Дона. Не повезло и в Паньшино перед штурмом высоты.
— Да, то были горячие места, — проронил комдив.
Вошли штабные командиры — решать неотложные вопросы. Я заметил, что Николай Иванович Бирюков ни разу не повысил голоса, не сказал им: «Это мое распоряжение» или «Я вам приказываю». Во взаимоотношениях с подчиненными он не допускал ни окрика, ни грубости. Не было и панибратства, а чувствовалось боевое содружество, уважение к своим помощникам. Обращаясь к ним, он говорил: «Я прошу вас поступить так», «Я надеюсь, что вы решите вопрос следующим образом», «Пожалуйста, займитесь этим делом». Если возникали возражения, он прислушивался к ним и давал свой совет. Таков был бритоголовый комдив с высоким лбом и внимательным взглядом.
Когда мы остались одни, он сказал:
— Прошу извинить меня за вынужденную паузу. Слушаю вас.
— Что по вашому мнению должно быть в данный момент главным в действиях наступающих в донской степи стрелковых частей и штурмовых групп?
— Вы хутор Паньшино знаете. К югу от него — хутора Нижний и Верхний Гниловские, Вертячий, а между ними — высота с отметкой пятьдесят шесть и восемь. Она не такая большая, но запомнится на всю жизнь: многому нас научила. В сочетании с грядой высот Золотой Рог она являлась важным опорным пунктом в системе вражеской обороны. Район, который мы обобщенно называли «паньшенским рубежом», стал переломным в ходе сражения. Если раньше бои носили оборонительный характер, то теперь — наступательный. Вот и надо учить пехоту ходить за огневым валом. Смелей, ближе прижиматься к разрывам своих снарядов, а штурмовым группам — умело вести бой в немецких траншеях и ходах сообщения. После победы под Сталинградом мы шагнем далеко на запад и встретим там на своем пути не одну еще оборонительную линию противника. И то, о чем я сейчас говорю, мне кажется, станет для успеха в бою самым необходимым и главным.
Генерал дал мне связного, и тот быстро провел меня в роту лейтенанта Семена Кудинова. Противник изредка, как говорят бойцы, «швырял мины», и мне удалось переговорить в землянках и окопах с вожаками атак. Записав рассказ командира штурмовой группы Василия Петрухина, я с благодарностью подумал о Бирюкове, который натолкнул меня на новую тему.
Штурмовая группа Василия Петрухина состояла из семи человек. Она смело шла за огневым валом и врывалась в немецкую траншею под разрывы своих гранат. Потом трое продвигались по траншее, а четверо ползли сверху, прикрывая огнем своих товарищей, следили за тем, чтобы враг не подбросил к месту схватки по ходам сообщения подкреплений. Как только траншея делала изгиб, за поворот сразу же летели гранаты. Выслушав героев рукопашных схваток, решил сделать полосу о штурмовой группе, чтобы каждый боец рассказал, как он ведет бой в немецких трашеях и ходах сообщения.