Без объявления войны - Страница 71

Почти весь следующий день я проторчал на аэродроме и очень жалел, что не поехал в Старый Оскол поездом. Летчики несколько раз объявляли о посадке, заводили моторы, но тут же глушили их. Погода летная, но в небе «мессеры», они блокируют Старый Оскол. Взлетели под вечер. Транспортный самолет низко пошел над заснеженными перелесками. Ветречи с «мессерами» не произошло. Быстро преодолели стокилометровое расстояние; совершили посадку за рекой Оскол. На попутке я добрался до города, где отыскал редакцию армейской газеты «За победу». В редакции застал Николая Упеника и Якова Шведова. Они готовили в очередной номер стихи. Автор известной песни «Орленок» слегка прихрамывал — ночью оступился и упал в глубокую канаву, откуда ему помог выбраться Упеник, который тут же сочинил дружескую эпиграмму: «Местности не разведав, пострадал немного Шведов».

Мой товарищ по работе Михаил Нидзе занимал в старом доме крохотную комнатку, где находились три вещи: столик, раскладушка и чернильница. Мне ничего не осталось делать, как расстелить на полу газеты и уснуть на полушубке.

Утром Нидзе ознакомил меня с оперативной обстановкой. Он располагал скупыми данными и далеко не полной информацией, но все же это в какой-то мере проливало свет на то, что делалось на участке 40-й армии. Осенние проливные дожди и непролазная грязь принесли фронту затишье. С наступлением морозной погоды по почам вели активный поиск разведчики.

Потом я зашел в политотдел армии. Представился бригадному комиссару Уранову и попросил разрешение просмотреть очередные сводки. Никаких интересных фактов. Видно, под лежачий камень вода не течет. Надо ехать на фронт. Уже собирался уходить, но тут из кабинета вышел Уранов:

— Я только что разговаривал с командующим армией — генерал-лейтенантом Кузьмой Петровичем Подласом. В шесть вечера он ждет вас в штабе.

Штаб армии занимал двухэтажный кирпичный дом. Поднявшись по скрипучей лестнице на второй этаж, оказался в приемной командующего. Порученец попросил подождать. Командарм вел переговоры с Воронежем. Но вскоре освободился, и я вошел в небольшую комнату с круглым столом, за которым сидел широкобровый, аккуратно постриженный генерал. На широкой груди два ордена Ленина, два ордена Красного Знамени и медаль «XX лет РККА».

Вскинул карие глаза, пожал руку и пригласил сесть.

— Из частей, входивших в третий воздушно-десантный корпус, создана стрелковая дивизия. Ее командиром назначен Герой Советского Союза полковник Родимцев. Десантники люди смелые, отважные. Многих помню еще по обороне Киева, по боям в Голосеевском лесу. Обращаюсь к вам с просьбой: поддержите действия этой дивизии во фронтовой газете. Если люди увидят, что о них пишут, к ним проявлено внимание, будут драться еще лучше. Понадобится какая-нибудь помощь, обращайтесь лично ко мне. Начальнику связи дам указание, чтобы ваши корреспонденции направлялись в редакцию без малейшего промедления. Завтра армейские журналисты едут в дивизию Родимцева, присоединяйтесь к ним. — Погладил большим пальцем черные усики и доверительно добавил: — В Тим ворвались немецкие танки. Но этот город с важными дорогами на Курск, на Щигры, на Ливны и Старый Оскол мы в руках противника не оставим!

На этом беседа закончилась.

Штаб армии менял КП. Я с Нидзе тут же условился: он переедет со штабом на новое место, обоснуется там, а я побываю в передовых частях.

Легкий снежок припорашивал на дороге горбатые, с гребешками застывшей грязи колеи. Поля — черные от воронья. В небе кружатся несметные стаи галок, и вспоминается «Слово о полку Игореве»: «И часто каркали вороны, деля между собою трупы, часто говорили свою речь галки, собираясь на добычу».

В кабине сидел какой-то угрюмый политрук, рядом со мной в кузове раскуривал трубку разбитной, веселый крепыш с русой бородой, чуть-чуть рыжеватой по краям. Фотокорреспондент армейской газеты Петр Петрович Вершигора.

— Скоро брошу «лейку», пойду на командирские курсы, попрошусь куда-нибудь за линию фронта, к партизанам. — И он, выбив пепел из трубки, ловко вдавливал в нее новую порцию золотистого, ароматного табака. Где он умудрялся доставать на фронте «Золотое руно», оставалось для меня загадкой.

А кругом ни кустика, ни деревца. Только попадаются соломенные вехи, общипанные ветром. В степи зимнему ветру есть где разгуляться. На гребнях холмов навстречу нам такой летит ветрище, что крытый брезентом грузовик вздрагивает, словно теряет под колесами опору и, того гляди, опрокинется.

Политрук на раздорожье останавливает машину и простуженным голосом хрипит из кабины:

— Петр Петрович, с дороги не сбились?

— Так держать. Трогай! — успокаивает его Вершигора. Переехали через деревянный мост, показались серые бревенчатые избы с заснеженными крышами, похожими на мятные пряники. В деревне Кузькино располагался штаб восемьдесят седьмой стрелковой дивизии, которая только формировалась. По беспрерывным телефонным звонкам сразу ясно: все службы работают с напряжением, идет передвижение частей, их укрупнение, продолжается сколачивание новых подразделений. В такое горячее время начальнику штаба дивизии майору Борисову не до корреспондентов.

Петр Вершигора и угрюмый простуженный политрук поняли раньше меня, что делать в штабе нечего, и незаметно покинули избу. Спросив у дежурного, где находится политотдел, последовал их примеру. И на крыльце встретился с комдивом. Он остановился, посмотрел на меня и воскликнул:

— Киев! Крещатик! Корреспондент!

— Он самый...