Беседую с пожилыми рабочими-ополченцами, с недавними студентами — бойцами истребительных батальонов, с донорами, домохозяйками, старательно возводящими баррикады на площади Льва Толстого.
Работаю над очерком всю ночь и утром, отпечатав его на машинке, спешу к Шумову.
— Так ты написал?! Не подвел... Посиди, сейчас прочту, может быть, возникнут какие-нибудь вопросы... — Шумов перевернул последний листок. — У меня замечаний нет. Материал буду передавать.
Через два дня он позвонил:
— Говорит Шумов. Очерк напечатан. Поздравляю и благодарю за выручку.
Было приятно и почетно напечататься в «Комсомольской правде». В буфете за чаем, пробежав мой очерк в газете, Александр Трифонович спросил:
— И это ты все из своей головушки?
Я вопросительно посмотрел на Твардовского. Он продолжал:
— Была у меня бабка. Неграмотная. Бывало, как только выйдет у меня книжка стихов, я накуплю связки бубликов и еду на родину. Вместе с бубликами преподношу бабке и книжку. Бублики возьмет с большой радостью. А книжку, повертев в руках с безразличным видом, положит на полочку. Однажды, приехав к бабке с бубликами и новой книжкой, преподнес ей подарки. На этот раз бабка не на бублики, а на книжку обратила внимание. Кто-то ей растолковал, что книжки привожу не чужие, а собственного сочинения. И тут она, нежно поглаживая обложку, воскликнула: «И это ты все из своей головушки? Ты и дальше так продолжай делать, милый». Вот я тебе и передаю совет моей бабки.
После завтрака собрался зайти в секретариат и узнать, какие будут дальнейшие распоряжения, что готовить в следующий номер, как тут ко мне — посыльный:
— Полковой комиссар приказал явиться к нему.
Мышанский был явно не в духе. Он то и дело постукивал толстым карандашом по настольному стеклу. Как только вошел в кабинет, сразу засыпал вопросами:
— Вы в какой редакции работаете? Кто позволил? Зачем очерк отдали в «Комсомольскую правду»?
«Ах вот оно что...»
Разнос продолжался минут двадцать и закончился довольно на высокой ноте:
— Самовольничаете! Думаете, что все вы гении и вам все дозволено. Так что вы скажете в свое оправдание?
Я не чувствовал за собой никакой вины, обида мучила. «Будь что будет», — и выпалил:
— Я не крепостной казачок, чтобы у барина брать разрешение.
Он моментально сбавил тон. Холодно и спокойно произнес:
— Я подумаю. Возможно, вам придется перейти в другую редакцию.
После разговора с редактором я вышел на улицу и побрел в парк Шевченко. Возле университета выстраивался студенческий батальон. Девушки, впервые надев военную форму и вооружившись винтовками, ахали от удивления, не узнавая своих ближайших подружек.
Я думал о том, куда меня теперь закинет судьба. Уходить в другую редакцию не хотелось. С газетой «Красная Армия» был связан многие ходы. Считал ее родной. И вот такая нелепость. Утешала блоковская строка: «Не пропадем, не сгнием мы».
Вернулся в редакцию под вечер. Твардовский спросил:
— Ты почему такой грустный?
Выслушав меня, заметил:
— Сейчас пойду поговорю с ним.
Не знаю, что сказал Твардовский редактору, но только вскоре появился посыльный:
— Полковой комиссар просит зайти к нему.
Я вошел в редакторский кабинет. На столе паровал большой никелированный чайник, на тарелке красовались бутерброды. Твардовский с Вашенцевым пили у редактора чай. Мышанский, взглянув на меня, придвинул к столу кресло:
— Садись, сынок, чай пить.
Я подумал: «Авось и распарит кручину хлебнувшая чаю душа». Вошел Борис Палийчук. Редактор повел разговор о казаке Иване Гвоздеве. Принялись обсуждать новые темы. Непринужденная беседа затяпулась до глубокой ночи. А наутро снова срочный вызов к редактору.
— Ну, сынок, только что звонил начальник политуправления. Собирайся, надо ехать в девяносто девятую дивизию делать разворот. Она первой в Красной Армии за боевые подвиги на Украине получила орден Красного Знамени. Ты Ивана Ле, надеюсь, знаешь, и Леонида Первомайского? Бери машину, мотай в Бровары. Как только въедешь в местечко, с левой стороны будет трехэтажное здание школы. В нем теперь располагается редакция фронтового радиовещания. Там тебя ждут названные товарищи. Они знают, что надо делать дальше.
Восемнадцать километров не такое уж большое расстояние, но передвигалась артиллерия, шли обозы, войска, и как ни старался Хозе, а в Бровары мы приехали с большим опозданием. У входа в школу меня поджидал недовольный Иван Леонтьевич Ле.
— Где ты запропастился? Звонил в редакцию, сказали: «Два часа как выехал». А все нет и нет. Нам надо к начальнику политуправления явиться. Сейчас позову Первомайского.
К начальнику политуправления нам пришлось наведываться несколько раз. Его порученец неизменно отвечал:
— Он на фронте. Скоро будет. Ждите.
Во второй половине дня мы были приняты бригадным комиссаром Михайловым.
— Товарищи писатели, — сказал он, — как вы уже знаете, наша геройская девяносто девятая стрелковая дивизия первой в Отечественную войну награждена орденом Красного Знамени. Военный совет Юго-Западного фронта придает этому важному событию исключительное значение. Мы хотим широко в прессе и по радио осветить боевые дела стойкой дивизии, рассказать о ее храбрых бойцах и командирах. Думаю, лучше всего это могут сделать мастера слова — фронтовые писатели. Предупреждаю — командировка очень ответственная. События на том участке фронта, куда вы поедете, все время обостряются. В пути вы можете столкнуться с любой неожиданностью.