Без объявления войны - Страница 111

111

— Карту! Скорей мне карту! — нетерпеливо восклицал всегда невозмутимый и спокойный Рюриков.

— Нет, этого так нельзя оставить. У кого что есть — все на стол! — потребовал Терновой.

Открыли консервы — судак в томате. Терновой разлил водку в щербатые стопки.

— За Сталинградское «кольцо»! За тех, кто на Дону и на Волге! За победу! — И Рюриков стал чокаться.

Пока мы успокоились и более обстоятельно начали обсуждать создавшееся на фронте положение, старый казак, голодавший при немцах, осушил стопку и так усердно занялся судаком, что не оставил в банке даже томатного соуса. Только заварили чай, как наш будущий проводник с оханьем повалился на лавку.

— Ой, гузырь, гузырь... — стонал дед, продолжая корчиться от боли. Это означало по-станичному конец. Все опешили от такой неожиданности. Старуха, соскочив с лежанки, подала совет:

— Дохтора!

Штабной офицер побежал за врачом, Рюриков тяжело опустился на табуретку:

— Кто же теперь поведет бригаду? Ведь не поверят, что дед выпил из щербатой стопки совсем немного. Все равно скажут: корреспонденты споили проводника. Это самое настоящее «чепе». Как же мы так неосмотрительно поступили?

С нетерпением ждали прихода врача.

В гуле снежного бурана на пороге появился штабной офицер с медицинской сестрой и врачом. Врач, осмотрев больного, погрозил ему пальцем:

— Что же ты, дед, неосторожен с пищей? Разве можно после голодовки так наедаться? — Врач порылся в сумке и стал оказывать старому казаку помощь.

Часа через два после всех стараний медиков старый казак окончательно пришел в себя. И первым делом взялся примерять принесенную ему теплую одежду. Обрадованные выздоровлением деда, мы принялись помогать ему.

Старуха смотрела на мужа и не верила своим глазам: он собирался в поход. Пришла внучка и от удивления всплеснула руками:

— Куда?

— Казака на войну кличут, — отвечал дед, — слышишь, на сполох ударили.

В белой воющей мгле по заснеженным степным балкам идет незамеченная противником танковая бригада на хутор Вертячий. Движемся почти без остановок. Это верный признак того, что старый казак-проводник отлично знает местность, да и штаб бригады проложил маршрут.

Вьюга завывает и завывает, а посреди полуторки от железной трубы-дымохода и красных гребешков на боках печурки исходит тепло. Рюриков чутко дремлет, положив на мое плечо голову. А я мысленно возвращаюсь на берег Дона, и в рокоте мотора, под скрип тормозов, под качанье грузовика как-то сами по себе возникают первые строчки стихов, воссоздавая картины нашего наступления, прошедшие ранее мимо моего сознания: «С дубов летит последний иней. «Катюши» обожгли зенит. И Дон своей бронею синей уже под танками звенит. Гора в огне. Она как в ступе. Ее толкут со всех сторон. И, кажется, вот-вот отступит и выплеснет в низины Дон. На Песковатку, на Вертячий идут полки в степную муть, и пулемет зрачком горячим в кустах прощупывает путь. Привал короткий. Сон минутный. Едва вздремнул — вставать пора. На дне оврага виден смутно дымок походного костра. Мы снова в первом эшелоне в степи преследуем врага. Без всадников блуждают кони. Горят станицы и стога. Вся степь как будто на колесах, где снег, шипя, летит с бугров, там перекличка на откосах, как вьюга хлестких голосов. Моторов рокот, скрип полозьев. Над степью проблески зари. И плащ-палатки на морозе хрустят у нас, как сухари. Пред нами насыпь. Там, где балки, дубов расщепленных рога, в морозном небе с криком галки летят на черные снега. Гул батарей на поле брани. И в час атаки огневой донская степь дрожит в тумане, чуть освещенная зарей».

Последняя остановка перед самым Вертячим. Метель улеглась, но еще не светает. Якубовский подает сигнал, и танки устремляются к переправе. Они выскакивают на высокий берег и открывают по охране моста огонь. Гитлеровцы не успевают повредить весь мост и только вблизи восточного берега взрывают пролет. На помощь танкистам подходят стрелковые дивизии и, не дожидаясь рассвета, переправляются по льду, завязывают на окраине Вертячего бой.

Саперы принимаются восстанавливать мост. И когда по нему прошел первый КВ, старый казак Иван Васильевич Орехов простился с Якубовским, помахал танкистам рукой. Я не слышал, что сказал проводник, но зато ветер донес последнее слово комбрига:

— Добьем.

«Вот и концовка очерка», — подумал я, переправляясь с танкистами на левый берег Дона.

Никто из командиров танковых бригад и стрелковых дивизий, да и сам командарм Павел Иванович Батов не мог с уверенностью сказать, что такой важный для противника опорный пункт, как Вертячий, окажется в наших руках раньше запланированного срока. Ночью гитлеровцы, почувствовав, что их обходят, всполошились, стали удирать на восток. Да так поспешно, что оставили в хуторе шестьдесят семь исправных танков.

Вертячий быстро заполнялся нашими войсками. Батов был уже в хуторе и занял небольшой, только что оставленный гитлеровскими связистами блиндаж. Рядом находилось грандиозное убежище — уходило на восемнадцать метров под землю с двадцатью накатами бревен. В блиндаже мягкая мебель, зеркала, пианино. Все — награбленное. Таков бывший командный пункт немецкой дивизии.

За овладение Вертячим командиры дивизий и бригад были награждены орденами Красного Знамени, а командарм полководческим — Суворова первой степени. Я видел многих опечаленных неудачами на фронте военачальников, и было радостно встретиться со счастливым, сияющим командармом Батовым. Поздравив Павла Ивановича с высокой наградой, я попросил его прокомментировать взятие Вертячего.

111